И даже там, в горах Перу или колумбийских городках он видел на улицах и в кафе эти глаза и гримаску Ляли. Однажды в Колумбии его разбудил ночной телефонный звонок.
“Сеньор, вас просит Брюссель!” - вежливо сообщила гостиничная дежурная. Он вслушивался в еле знакомый голос за тысячи километров и пытался вспомнить, когда он ее видел в последний раз -три или четыре года назад?
“Поздравляю вас с юбилеем. Желаю счастья и здоровья” - спокойно и четко выговорила Ляля, как будто переводила на русский язык чью-то речь. За все годы общения она всегда называла его на “Вы”.
“ Спасибо, Лялечка, я буду здоров как бык, хотя юбилей у меня через год” - весело ответил он, почувствовав даже в электронной связи холод протокольного поздравления. Он собирался домой и предложил навестить ее в Брюсселе.
“Вряд ли это будет удобно” - последовал неожиданный сухой ответ. Потом она добавила “Встретимся в Москве - у меня здесь тоже все заканчивается” спокойно сообщила Ляля и связь оборвалась.
И действительно они встретились вскоре в лялиной новой кооперативной квартире у Павелецкого вокзала. Он по привычке каламбурил, осматривая первое собственное жилище Ляли, а потом приблизился к ней, чтобы обнять. С нежным наклоном головы она мягко сказала, что не терпит, когда до нее дотрагиваются руками...
Он хотел обратить все в шутку, привлечь ее к себе и окунуться в столь знакомое, почти звериное тепло и трепетную нежность. Но что-то было в ее наклоне головы, в ее позе и незнакомом холодном взгляде, что заставило его отступить и выдержать часовую светскую беседу под ликер и кофе о сумбурной лялиной жизни все эти годы. Словно заранее определив для себя, что встреча эта последняя, Ляла негромко, по житейски рассказала и о том, что ему вовсе не следовало бы слышать. C’est tout...
... А потом он ушел, как говаривал его друг-актер, “под стук собственных копыт” из ее жизни навсегда, хотя и не хотел этому верить. Ушел как, по-видимому, уходит от холодного ветра теплая любовь.
Потом он без особого труда помог ей устроиться на престижную фирму, где ей и по сей день не только платят бешеные деньги (по московским стандартам), но и снимают для рекламных проспектов и плакатов. “Нашелся-таки любитель этого раскроя глаз”, -часто думал он, встречаясь взглядом с Лялей на плакатах в Москве и Петербурге. Ляля включает стиральную машину, Ляля трепетно держит пачку со стиральным порошком, Ляля смотрит вам в глаза и зовет на курорты Туниса и Египта. Ляля примеряет хрустальную туфельку... Ляля здесь, Ляля там...
Несколько раз он звонил ей на службу, продираясь к ней сквозь фирменные “фолрайзы” холоднокровных московских секретарш. Она вежливо отвечала на вопросы и если бы он сделал паузу на три минуты, она бы деликатно молчала. Не больше. В минуту слабости он попросил ее помочь в устройстве дочери на работу. С лялиными теперешними связями и рекламной узнаваемостью ей стоило лишь позвонить в соседний офис или на лифте спуститься двумя этажами ниже. Она сухо пообещала, задала несколько стандартных вопросов и ... не помогла. Жадная, оказалась, Ляля. Она продолжала жить одна, наслаждаясь свободой выбора друзей и партнеров, упиваясь, как ему казалось, своей уютной финансовой независимостью.
“Какими же жадными с возрастом становятся некоторые дамы в самый неподходящий момент!” - часто думал он и добавлял беззлобно, - “ну, форменными собаками на сене! Даже в простом человеческом внимании друзьям отказывают!”
... Он ускорил шаг, стараясь увернуться от громадных сумок и нескончаемого потока людей. Вдруг гладиолусы стали невообразимо тяжелыми. Их сочные, прямые стебли, словно отлитые из чугуна, скользнули вниз и всей своей удивительной тяжестью бесшумно рухнули на мокрый асфальт. Черные бусинки цветочных красных глаз качнулись и замерли. Он стоял зыбким живым островком в клокочущем людском потоке, прикрывая своим большим телом яркие теплые краски, внезапно пролитые в серую грязь подземного перехода. Негнущейся рукой он хотел оторвать от груди чудовищно вздувшегося паука, сковавшего его сердце, шею, левую руку, ноги. Попытка двинуть рукой резанула его лезвием бритвы туда, где было сердце, желто-фиолетовые прожектора ослепили его. Мимо поплыли зеленые люди, словно ускоренно снятые им на пленку в нашумевшем фильме. Зеленых человечков сменили красные... Они снова как на перроне понесли его к выходу и вот его джинсовая куртка закачалась у лестницы, ведущей к дневному свету.
“Осень, осень. Ну, давай у листьев спросим”, - мелодично, на три голоса, плакали в мощных динамиках девчонки. “Что они знают об осени, счастливо и беззаботно живущие в вечном лете? Или весне? Ну, спросят они у листьев, ну и что те им ответят ?“, -подумал он, - “ До осени нужно прожить утомительно длинное и теплое лето. Дай-то им бог!”
Стало чуть легче дышать. Паук ослабил свои объятия и дал его легким порцию горьковатого вокзального воздуха.
“Вот и гладиолусы потерял. Ничего себе отдохнул на даче, боялся остаться один - вдруг прихватит сердце, кто в наше лихое время поможет! А здесь люди кругом. Тысячи людей ! Сейчас что-нибудь придумаем... Вот он, нитроглицерин, родненький. Три штучки должны помочь... Еще две ступенечки... Еще немного... Еще чуть-чуть... Вот и последняя, маленькая, грязненькая, щербатая, проходи, проползай под меня, уходи вниз, не дави так на ноги... у меня их сейчас почти нет... Слава Богу ! Вот мы и на воздухе ! Шалишь, брат - в пятьдесят лет не умирают так вдруг... А вот и Ляля… Она смотрела на него с громадного нарядного рекламного плаката своими изумительно раскосыми, неповторимыми лисьими глазами, как смотрела, впрочем, и на тысячи других людей. Он даже улыбнулся ей - все-таки близкий человек рядом.
- Ну, не нужен я ей больше... и именно сейчас, а ведь бывает так необходима! Сытая жизнь у Ляли: радоваться бы за нее, а не ворчать по-стариковски, - скорее по привычке отругал он себя, - а все-таки жадная, оказалась... Внезапно ему вспомнился старый амерканский фильм Where love has gone ? с Бэт Дэвис. Куда ушла любовь ? Куда она вообще девается, чертушка ? Да туда, куда сейчас плетусь я - в вечность. Любовь не уходит - она умирает сразу же от неверного взгляда, слова, от тоски и дурости. Да и сама-то любовь женского пола. А коли женского, то непременно жадная! - сверкнула в его мозгу шальная мысль.
“C’est tout? Чепуха какая-то! Вот уж действительно -не съесть, не выпить, не поцеловать”, - тихо сказал он, глядя прямо в общедоступные рекламные глаза Ляли, -“ Ты молода, самодостаточна и амбициозна. Тебе всего-то тридцать пять… И ты бесконечно права, поставив жирную точку на наших отношениях. Теперь я тебе уже не нужен… Но жадина ты ужасная!”
Тут он заметил желто-красное пятно, качающееся почти рядом. Вгляделся и скорее почувствовал, чем различил, борт машины “скорой помощи”. “ И здесь нашли !”, - пронеслось у него в мозгу и он двинулся к яркому кресту на лакированном боку машины. Но паук был настороже и позволил ему только наклониться в сторону спасительного красного креста. Все еще улыбаясь, он пытался позвать тех, кто стоял в нескольких шагах от “скорой”. Он видел их, двоих, в белых халатах. Мужчина курил, а женщина ела мороженое, бездумно разглядывая площадь, здание вокзала, толпу, Лялю на плакатах и ...его. Алые, чуть тронутые помадой губы аккуратно подбирали сладкие подтеки мороженого. Тонкие розовые пальцы цепко держали вафельный стаканчик. “Лягушачий” рот, знакомая гримаска. Он перегнулся через поручень и уставился на головы спешащей в никуда толпы. Липкая, стремительная тошнота подступила к горлу. “Только этого не хватало, блевать на площади! Я скорее умру, чем так...”
И он умер, так и не отцепив холодеющие пальцы от дерева поручень.
В это мгновенье где-то на другом конце города вскрикнул ребенок, гулко ударился о телефонные провода стриж, тысячи раз до этого минующий это алюминиевое препятствие, в квартире на четвертом этаже на Гоголевском бульваре колыхнулась штора, вздрогнул и , оторвавшись от ветки, круто упал на могилу только начинающий желтеть кленовый лист...
Хрустнули тонкие стенки вафельного стаканчика, тревога мелькнула в больших, чуть раскосых глазах молодой женщины. Сигнал прошел в мозг тренированного человека, обученного принимать сигнал и реагировать на боль, страдание, смерть. Словно напуганная внезапным шорохом рысь, женщина оглядела площадь и уверенно шагнула к поручням, на которых только что держалась чужая жизнь.
... Хаотическое движение толпы на площади обтекало плотно сбившуюся кучку людей у перехода. В центре образовалась крохотная площадка, на которой в неестественных позах застыли два человека. Один, казалось, застыл навсегда, так и не дождавшись теплого прикосновения, глотка жизни. Другой человек, сбросив халат, нагнулась над лежащим мужчиной, прильнула к его посиневшим губам, пытаясь насильно вдохнуть из своих молодых, здоровых дегких жизнь. Она массировала ему сердце, бросалась на него словно зверь на добычу, нагнувшись на ним, бесстыдно показывая безучастной толпе загорелые сильные бедра и ягодицы с узким треугольником бикини.
На мгновенье она поднимала голову, резким движением отбрасывала назад гриву пепельных волос, окидывала кольцо людей невидящим взглядом и, набирая словно ныряльщик, новую порцию воздуха, снова впивалась в безжизненный рот своими губами. Толпа завороженно смотрела как ее сменил мужчина в белом халате, а она, вскочив на ноги, не спешила оправить юбку и с ненавистью смотрела на толпу, кричала “Назад” и пыталась теснить людей в первом ряду кольца, чтобы дать лучший доступ воздуху. Затем, оторвавшись от толпы, она снова кинулась к белому халату, оторвала его от безжизненного тела и снова прильнула к чужим холодным губам, терзая, словно хищная птица свою жертву, не веря в смерть, переселение душ, спиритизм. Она уже не подпускала к нему своего напарника...
Ее с трудом оторвали от неподвижного тела громадные парни в халатах из подъехавшей второй “скорой”. Они принесли специальную аппаратуру, приладили ее к телу мужчины, над которым склонились несколько голов. Одна из них поднялась и, сверкнув очками, скомандовала:
- Давай, Алеша, напряжение, поаккуратней, в поддержку... Так потянет, мужик. Повезло ему, что Светка с нами - никого просто так к Святому Петру не отпустит. Будет жить дядька кому -то на радость! Всего-то ему полтинник стукнул. Где-то по телеку я видел эту ро… это лицо. Забирайте его в тачку и везите в Склиф. Тут рукой подать,- а нам к Рижскому. Опять вызов!
С громадного плаката Ляля с деланным интересом смотрела на площадь и на подземный переход, у которого, держась за поручень, тяжело дыша, стояла молодая женщина в небрежно накинутом на плечи мятом белом халате. Она странно покачивалась на высоких каблуках и смотрела на очередь у автобусной остановки. Ее глаза неотрывно следили за крошечными желтыми сапожками, мелькающими среди больших, взрослых ног. Подошел автобус, маленькие сапожки сверкнули в последний раз и исчезли.
